С другой стороны, мне ещё меньше хотелось посещать Вену. Если один я, в принципе, мог бы проехать Вену без остановки, вместе с матерью это было совершенно невозможно. От человека её положения и влияния это было бы воспринято как оскорбление императора — да нам, скорее всего, и не дали бы этого сделать, настоятельно порекомендовав дождаться аудиенции. Император при этом сразу бы аудиенцию не дал — дворцовый этикет требует как минимум неделю, и это ещё считается мгновенным. В самом лучшем случае нам пришлось провести бы в Вене не меньше пары недель, а скорее всего, гораздо дольше. Наверняка там случился бы бал или ещё какое-нибудь мероприятие, на которое мать получила бы приглашение, и от которого было бы невозможно отказаться, не оскорбив императора.

— Оставляйте старый маршрут, — наконец со вздохом сказал я. — Будем надеяться на лучшее.

Наш поезд двигался на запад, и привычные бревенчатые избы с резными наличниками давно уже сменились какими-то побеленными халупами, которые после пересечения польской границы стали выглядеть откровенно жалко. Хотя было бы наивным считать тамошних крестьян нищими — думаю, они на самом деле ничуть не беднее наших. Скорее это элемент мимикрии — в стране, где огромная часть населения кормится с меча, выглядеть богато могут себе позволить только те, кто по-настоящему силён. Холоп же может жить спокойно только тогда, когда он аккуратно платит баронский налог и при этом выглядит голодранцем, с которого больше нечего взять. Отсюда вся эта показная нищета — дурак, который рискнёт показать богатство, этого богатства быстро лишится.

В Бродно [26] наш поезд прибыл поздним вечером. Столица Бродненского воеводства была довольно заштатным городком, если не считать внушительного замка воеводы и большой узловой станции, где наш маленький состав и разместили на запасном пути изрядно вдалеке от живописного каменного здания вокзала. Городок, хоть и небольшой, был довольно чистым и выглядел очень мило — старинные двух— и трёхэтажные дома в центре, и опрятные разноцветные коттеджи по окраинам. Контраст с деревнями был разительным, особенно для непривычного к таким контрастам путешественника. У нас в княжествах не было значительной разницы между крестьянином и городским рабочим. Денег общинник зарабатывал, конечно, поменьше, но если учесть, что на продукты ему тратиться практически не приходилось, то получалось, что жил он, пожалуй, и получше городского. Были деревни и победнее, и побогаче, но всё же кардинального различия не было.

В Польше всё было иначе — чистые, и с виду довольно зажиточные дома городских резко отличались от убогих обиталищ сельских жителей. Объяснялось это просто — магистраты содержали достаточно боеспособную городскую стражу, защищавшую горожан от произвола шляхты. Тех, кто возмущается репрессивной ролью государства, стоило бы заставить немного пожить в польской деревне. Личный опыт жизни в стране со слабой властью заставляет на многие вещи взглянуть иначе — вот и в моём старом мире тот, кому довелось пожить в девяностые, революций и потрясений обычно не жаждет.

Мы планировали заправиться здесь топливом и водой и немедленно отправиться дальше, чтобы к утру добраться до Вратиславии. Однако заправлять нас почему-то не торопились. Когда после подачи заявки пошёл второй час, но никаких рабочих с цистернами не появилось, я направился к начальнику вокзала.

Кабинет начальника был ожидаемо заперт — время было довольно позднее. «Славен, — обратился я к сопровождавшему меня десятнику, — пошли-ка своих парней за дежурным по вокзалу», а сам присел на стоящий у стены диванчик. Не прошло и пяти минут, как ратники притащили ко мне трясущегося помощника со слегка опухшей щекой. Опухоль на щеке я предпочёл проигнорировать — раз она появилась, значит, без этого было не обойтись.

— А скажи-ка мне, уважаемый, почему мы должны ждать? — вежливо осведомился я. — Быстро заправляй состав.

— Никак невозможно, ясновельможный пан, — заюлил тот, — до утра ничего нельзя сделать.

— Ты что, пся крев, вообразил себя бессмертным? — удивился я. — Если я прикажу прибить твою шкуру к этой двери, то может быть, следующий дежурный окажется поумнее?

— Виноват, ясновельможный пан, — дежурный побледнел, — то приказ начальника вокзала. До утра ничего решить невозможно.

— А где живёт начальник вокзала? Я, пожалуй, прикажу притащить его сюда, да и решим вопрос.

Дежурный от этой идеи пришёл в совершеннейший ужас и потерял всякую способность к коммуникации, беспрерывно повторяя «Никак невозможно».

— Ладно, отпустите его, пусть идёт, — махнул я ратникам и задумался. Дело выглядело крайне подозрительным — начальник вокзала был слишком мелкой фигурой, чтобы приказать задержать литерный поезд с явно непростыми пассажирами. Ясно, что приказ отдал кто-то повыше — если и не воевода, то кто-то совсем недалеко от него. Вытаскивать из дома начальника вокзала было бесполезно, да и опасно — дело, скорее всего, кончилось бы стычкой с местными. Ссылаться на приглашение папы тоже смысла не имело — поляки папу, конечно же, очень уважали, но его слово для них весило немного. Даже меньше, чем слово их короля, которое не весило практически ничего. Подумав, я в конце концов просто пожал плечами — сделать что-то прямо сейчас было невозможно, и уехать отсюда без топлива мы всё равно не могли. Оставалось только ждать утра.

Я приказал выставить двойные посты, но ночь прошла спокойно, никто нас не потревожил. Утром за завтраком мама спросила:

— А что мы делаем в этой деревне, Кеннер?

— Нас здесь задержали по приказу местного воеводы, — ответил я небрежно. — Скорее всего, будут вымогать у нас деньги.

— Вымогать у нас деньги? — повторила мама, подняв бровь.

— Это Польша, мама, — я безразлично пожал плечами, — они не могут не попытаться.

Она посмотрела на меня с интересом, а затем кивнула и молча продолжила завтрак. Все вокруг постоянно оценивают, как я выпутываюсь из очередных неприятностей, кроме Ленки, пожалуй. Ей это неинтересно и вообще не нужно — мы с ней в некотором роде одно целое. А вот мама всё время поглядывает, как я справляюсь. Я, конечно, всегда буду для неё любимым сыном, но мне приходится постоянно доказывать, что я настоящий глава семьи, который достоин того, чтобы ему подчиняться.

Когда завтрак подошёл к концу, и я допивал свою утреннюю чашку кофе, в столовую заглянул один из ратников:

— Господин, там на перроне человек спрашивает вас. Говорит, что он от воеводы.

— Дворянин? Как он выглядит? — поинтересовался я.

— Скорее, как мошенник.

— Что уже многое говорит о местном воеводе, — заметил я. — Хорошо, скажи ему, что я сейчас выйду.

— Не будешь приглашать его в вагон? — с любопытством спросила мама.

— Жулика, который пришёл вымогать деньги? Слишком много чести.

Посланник воеводы и впрямь выглядел как мошенник, или скорее, как поверенный, специализирующийся на сомнительных делишках. Бегающие глаза и лицо прохиндея в сочетании с богатой одеждой создавали как раз такое впечатление. Сабли на боку не было — стало быть, и в самом деле не дворянин. В Польше именно сабля была отличительным признаком дворянина. У нас обычай носить шпагу давно вышел из моды, и заменился сословными знаками, а вот поляки в этом смысле более консервативны.

— Слушаю вас, уважаемый, — довольно сухо обратился я к визитёру, пропустив этап приветствий. — Кто вы?

— Моё имя Янек Колоджей, ясновельможный пан, — угодливо кланяясь, представился тот. — Я к вам с поручением от его вельможности пана воеводы. Невдалеке от нашего славного града находятся владения пана Войчеха Михальски, старшины Прушкова. Пан Войчех позорит шляхетское достоинство, нападая на мирных путешественников. — Янек закатил глаза в картинном негодовании. — Его вельможность, беспокоясь о вашей безопасности, поручил мне предложить вам охрану, которая проводит вас до Вратиславии в целости.